Я слышу звук дождя. В темноте струи дождя блестят под городскими огнями.
Я не чувствую ни холода, ни как капли падают на кожу, ни дискомфорта от намокшей одежды. Зато ясно чувствую, что не могу дышать, как будто грудь переполнена чем-то. Откуда ни возьмись – дзынь! – смешался с дождем звук, раздавшийся внизу живота. Мысленно обратив внимание в сторону звука, я оторопел. И тут меня так толкнуло в спину, что я чуть не перестал дышать. Я не устоял на ногах и покатился по мокрому асфальту. В страхе я оперся на руки и попытался подняться. На меня надвигался угрожающий свет. Выжигающие глаза лучи проплясали по треснувшему асфальту, и передо мной засиял белый номерной знак. Пронзительный звук клаксона оглушил меня. Ослепительный свет. То тьма, то свет. Как смена декораций то в темноте, то при свете. (*2)
Мерцание света.
Черт..
Так внезапно проснулся, будто меня в спину вытолкали из сна.
Мгновение я не понимал, где нахожусь, но, увидев белый больничный потолок, облегченно вздохнул. Полупроснувшийся, я закопался поглубже в кровать и расслабился.
Сон… что ли?
Капли пота стекали со лба на виски.
Я узнал о том, что мне нашли донора, месяц назад. Операция прошла успешно. Сразу после операции я попал в отделение интенсивной терапии, потом в палату послеоперационной реабилитации, и вот теперь я в обычной отдельной палате. Был небольшой жар, но теперь при помощи иммунодепрессанта удается контролировать отторжение чужого органа.
Даже если причина в этом, странный все-таки был сон. Воспоминание было смутным, но в спине до сих пор оставалось отчетливое ощущение того, что меня отбросило ударом. Только я выровнял дыхание, как вдруг дверь открылась.
– Я вхожу. Та...ма? Тама!..
Ватару вошел без стука, и, взглянув на меня, побледнел. Бросив бумажный пакет, который держал в руке, он подбежал ко мне.
– В груди давит?! Больно?!
Ватару положил свою руку на мою правую. Правой рукой я держался за сердце.
– Да нет..
– Подожди, я сейчас кого-нибудь...
Я изо всех сил сжал руку Ватару:
– Не надо никого звать. Нигде у меня не болит. И не давит.
– Правда? Ты ничего не скрываешь?
Убедившись, что я не вру, Ватару вмиг уселся на стул. Хорошо, что он понял.
Что ни говори, Ватару – человек беспокойный: как вобьет себе что-нибудь в голову, сразу пытается сделать больше, чем нужно.
– Если ты будешь так волноваться из-за меня, я и чихнуть не смогу.
– Конечно, я волнуюсь! – Ватару сделал страшные глаза и сердито сжал губы. - Я слышал, как Цукаса говорил, что операция была сложной. И что ты долго не приходил в сознание. Да если бы и не это, ты слабый и у тебя был жар!
– Сейчас все понемногу проходит. Отторжения почти нет, завтра уже смогу выписаться.
– Но я так беспокоюсь, так беспокоюсь!.. – плечи Ватару поникли, глаза переполнились крупными слезами:
– Слава богу, что ты можешь выписаться. Ты так старался, чтобы выздороветь. Мой брат такой сильный, такой молодец...
– Да что ты плачешь, Ватару? Я все понял. Да понял я, перестань, пожалуйста. – уговаривал я его, глядя прямо в глаза. Он не знал, смеяться или плакать. Постепенно румянец вернулся на его лицо.
Я решил сменить тему и оглянулся вокруг.
Заметив так и оставшийся лежать на полу бумажный пакет, я указал на него пальцем:
– Ватару, а там что?
– Я же просил тебя называть меня брато... вот черт!
Он одним прыжком подобрал пакет.
– А, это... Это надо отнести Цукасе. Я сейчас!
Прижав к себе пакет, Ватару вылетел из палаты.
Хоть бы он нигде не навернулся.
Завтра, значит.
Завтра я наконец-то смогу выписаться.
Меня начинало переполнять чувство нетерпения. Руки чесались взяться за все на свете.
Поскольку мне приходится подавлять свой иммунитет, чтобы ослабить реакцию отторжения после пересадки сердца, есть риск подхватить инфекцию. Но, я думаю, у меня сейчас хватит сил жить обычной жизнью. И в школу смогу ходить, и выпускной фильм увижу в следующем году, и серию любимых романов дочитаю. Всё, всё то, от чего я когда-то отказался. Но теперь уже не нужно отказываться.
Я... смогу стать взрослым!
Сделав правой рукой победный жест, я немного задел капельницу. Её завтра тоже отключат, – не мог нарадоваться я.
Раскрыв правую ладонь, я выставил ее на солнце.
-Ой...
В одно мгновение ока, она появилась сама по себе.
– Что это?
Красная... линия?
На указательном пальце правой руки, в точности возле первого сустава я увидел красную линию.
Странно, только что её не было.
Подозрительно, подумал я и попытался стереть ее. Загадочная красная линия не размазывалась ни вдоль ни поперек.
– Не стирается...
Неожиданно послышались беспокойные шаги и дверь без стука открылась.
– Тама? Что случилось?
– Какая-то странная красная линия откуда-то взялась...
– Где?
Я показал Ватару свой указательный палец.
Ватару взял мой палец, повертел его удивленно туда-сюда.
– Да нет тут никакой красной линии.
*2 - имеется ввиду смена декореций в японском театре при открытом занавесе, которая может производиться как при свете, так и в темноте.
